“Это феодализм с продвинутым маркетингом”
Журналист Антонио Гарсия Мартинез написал пространную статью в журнале Wired о том, как современная хай-тек экономика создает классовость в американском обществе. В свое время журналист работал в таких компаниях как Goldman Sachs, Facebook, Google. Ему также удалось продать один из своих стартапов Твиттеру (теперь это компания Х). После того как, Мартинез написал книгу, по мнению некоторых, содержащую сексистские и расистские высказывания, он был уволен из Apple.
Вот некоторые тезисы, которые он пишет в своей статье для Wired:
“Экономика «по требованию» предоставляет меньше возможностей для взаимодействия людей разных классов, что создает неизменное неравенство.
Калифорния считается будущим Соединенных Штатов. Одно из часто упоминаемых клише гласит, что то, что делают США сейчас, Европа будет делать через пять лет. Давайте рассмотрим социоэкономику Сан-Франциско как предвестницу того, что нас ожидает.
В городе технологии и услуги составляют значительную часть занятости населения. Но безработица и цены на жилье колеблются вместе с бумом и спадом технологической индустрии. Даже семья из четырех человек, зарабатывающая $117 400 в год, теперь считается в Сан-Франциско семьей с низким доходом.
Жители города разделены на четыре широких класса или касты: Внутренняя партия венчурных капиталистов и предпринимателей, Внешняя партия техников и маркетологов, Класс услуг и класс “Неприкасаемых” бездомных, наркоманов или преступников.
Социальные лифты между классами минимальны…
Конечно, есть люди за пределами этой системы. Есть владельцы недвижимости (и арендаторы), которые с опаской смотрят на бум технологий, даже если первые выигрывают от роста цен на недвижимость. (Питер Тиль, предприниматель-миллиардер, венчурный капиталист и политический активист, недавно пожаловался на то, как его трудно накопленный капитал исчезает в жадных глотках “хозяев трущоб”.)
Также есть работники в более традиционных, не технологических отраслях. В более экономически разнообразных городах, таких как Нью-Йорк, они служат тормозом для взлета технологий. В Сан-Франциско же их жизнь становится все более невозможной в городе, захваченном технологиями и социоэкономической стратификацией, которую они поддерживают.
За пределами 49 квадратных миль нереальности Сан-Франциско, экономики, такие как в Европе, имеют социальную сеть безопасности, чтобы смягчить трудности для низших классов. Они также защищают традиционные отрасли и рабочие практики, вероятно, пытаясь сдержать угрозу автоматизации. Uber запрещен в нескольких местах в Европе, и таксисты иногда устраивают насильственные протесты против автоматизации. Барселона, один из крупнейших рынков Airbnb в Европе, ограничила список аренды этой компании, опасаясь, что большие участки старого центра города превращаются в огромный отель Airbnb.
Одной из самых освежающих вещей в жизни в Европе (или в маленьких городках в сельской местности США) является то, что бедные не обречены на совершенно отдельную и худшую жизнь. Ваше место в мире не полностью определяется богатством.
История в Сан-Франциско довольно иная.
Там Внешняя Партия, чья потребительская жизнь состоит в том, чтобы мобильные приложения давали команды людям делать вещи, имеет другие отношения с Классом Услуг. Например, в качестве пользователя Instacart, к вашей двери часто приходит цветной человек, перегруженный продуктами, которые вы сами, вероятно, не захотели покупать, и чья общая стоимость, вероятно, превышает то, что он заработают за день. Часто заказ будет содержать ошибки, показывая, что покупатель не совсем понимал, что покупает (особенно рискованными являются фантазийные сыры). Вы будете щелкать по приложению и оставлять чаевые, чтобы успокоить свою совесть и избежать мыслей о взлетающих, в основном нераспределенных, прибылях технологий и капитала.
Это, конечно, начинающийся дистопический кошмар. Но именно это видение будущего предлагает Сан-Франциско: высокая стратификация, с минимальной социальной мобильностью. Это феодализм с продвинутым маркетингом. Сегодняшняя “экономика совместного использования” напоминает “долю подневольных” прошлого, где холопы реагируют на команды смартфона, а не на приказ надзирателя.
Неравенство редко уменьшается, и когда это происходит, это чаще всего результат войн, революций, пандемий или краха государства. Если есть какая-то ненасильственная политическая надежда, то, вероятно, она находится среди Внешней Партии. Внутренняя Партия живет в оторванности от реальности. Но Внешняя Партия все еще вынуждена учить своих детей не брать иголки с улицы и иногда сталкивается с преступностью в личном или имущественном плане. Хотя у Внешней Партии мало коллективной идентичности, у них есть общие интересы по вопросам чистоты улиц, преступности, школ и транспорта. Эти интересы нашли свое выражение на недавних выборах мэра, где Лондон Брид, сторонница технологической Внешней Партии, победила двух кандидатов, поддержавших друг друга.
Однако пессимист во мне считает, что Сан-Франциско может продолжать двигаться по этому пути с обесцениванием старых денежных классов, ущемлением непринадлежащих к сфере технологий… Без сомнения, я нахожу рост этой жесткой кастовой системы ужасающим и противоречащим как либеральной демократии, так и американскому проекту. И кажется, что, по крайней мере в Сан-Франциско, мы близки к точке невозврата. Будет ли это верно в других местах, остается загадкой…”
